Н. Черных
Предписание о назначении на должность ему вручили со словами:
– По дорогое никому ничего о себе не говорите. Сядете на Киевском вокзале, доедите до станции Обнинское. Там немного пройдете вдоль железнодорожной линии по ходу поезда. Направо увидите асфальтированную дорогу. По ней идите вниз.
Три часа «паровик» вез Виктора Сергеевича Северьянова из Москвы. На станции Обнинское он спрыгнул со ступенек вагона прямо на землю. Платформы тогда не было. Только одно кирпичное здание стояло с цифрами «1901» на торце, и к нему со всех сторон подступали березы.
…Часовой долго рассматривал документы; несколько раз посмотрел на фотокарточку в паспорте и на его владельца, потом сказал:
– Можете проходить…
Он вошел, как тогда говорили, «в зону». Прямо на площади, на той, что носит сейчас имя физика Бондаренко, поставил чемодан. Огляделся. Кругом лес и тишина.
После столичной жизни, после стремительных студенческих лет эта пленительная тишина, словно враз, сняла все заботы, все думы о будущем, о том, к чему он так рвался, и уводила в далекие воспоминания. К тем годам, которые можно было прировнять к целой жизни. Сейчас ему немногим более 25 лет, но он прошел через все, чем дышал завод, где он был токарем; через армию, через войну.
* * *
41 год, как и у всех сверстников, оборвал детство, беззаботное, радостное, каким оно могло быть у московского школьника. В тот первый не мирный день за вечерним чаем, отец сказал:
– Время настанет жаркое. Не до учебы будет сынок. Иди работать. Прямо сейчас.
Отец и мать всю жизнь провели на железной дороге. Они знали радость труда, и в атмосфере этой радости жил их сын. Начальник литейного цеха, друг отца, который был с ними в этот первый день войны, потому что так у них повелось – все переживать вместе – сказал:
– Возьму его к себе. Рядом с кадровыми рабочими станет кем надо.
И Виктор пошел на завод. А когда немцы подошли к Москве, и завод эвакуировали, перешел на другой – маленький заводишко. Тоже токарем, но теперь токарем по дереву. А в феврале, день в день, как подошел срок, его взяли в армию. И послали в Московское пехотное училище. Одно Московское пехотное уже было в Москве. Имени Верховного Совета СССР, первое в стране. Теперь было создано второе такое же общевойсковое училище. Всех ребят из их района одного и того же возраста в него зачислили.
И сейчас он стоял на площади перед зданием, и вместе с мыслями о том, что ему, видимо, придется работать здесь, бежали в памяти картины прошлого.
Чисто случайно он стал минометчиком. Всех новобранцев построили в четыре шеренги. Объявили: первая – стрелковая, вторая – тоже, третья – пулеметная, четвертая – минометная… Северьянов стоял в четвертой шеренге.
И начались учения. По ночам шли на станцию разгружать дрова. Все лето рыли окопы под Крюковым. Они учились и знали, видели, как по тревоге поднимали одну роту курсантов, другую и отправляли на фронт. Но их эта участь миновала. За один год и три месяца они закончили полностью довоенный курс обучения.
Младшим лейтенантом Виктор Северьянов прибыл на 3-й Белорусский фронт. При всех фронтах были запасные полки, куда возвращались из госпиталей офицеры, солдаты, а потом они отправлялись по своим соединениям. Северьянова направили в 203-й резервный полк. Было с ним еще несколько выпускников из училища, которые – сразу видать – знали толк в военной науке. И их всех назначили в батальон обучать сержантов минометному делу.
Полк шел за передовой. Но и те несколько недель чисто фронтовой жизни, что выпали на их долю, были не просто боевым крещением. Это был бой, который остался навсегда в тех, кто уцелел. И еще остро его чувствовали потому, что это были последние недели, даже последние дни войны. Вот он уже конец всему, а Кенигсберг, к которому они подошли, – вооруженная до зубов крепость. На помощь идут союзники. Но какая это помощь? Смех сквозь слезы. Почти все время в воздухе английские бомбардировщики. Но удар наносят не по укреплениям, а по живым кварталам. Уже потом, когда наши войска вошли в город, все не могли не подивиться, – весь центр разрушен бомбежками.
А на их долю достались укрепления, каких еще поискать. Эти укрепления шли по периметру города. И Северьянов вместе со всеми минометчиками и артиллеристами не уходил с огневой позиции. Минометный расчет бил по укреплениям. Бил, что называется, без передышки. Сами минометчики уже давно оглохли. Они не слышали, как комбат пошел парламентером на ту сторону. И как ни с чем вернулся. И тогда наши разнесли укрепления в пух и прах.
Немцы отошли к Пилау и там, на узкой песчаной косе, среди моря, снова пытались держать оборону.
Было уже 2 мая. Шли бои на улицах Берлина. И здесь…
И сейчас он стоял, словно вновь оглушенный этим грохотом, и не сразу понял, почему он ничего не слышит. Разве услышишь что-нибудь в такой тишине. Лес, что рядом, и то не шелохнется. И уже весна, как тогда. Идет последний день апреля.
Он оставил чемодан прямо на этой полукруглой площади и пошел оформляться на работу. Он уже знал, что ждет его впереди, его дипломная работа тесно смыкалась с его будущей профессией. И все равно он испытывал чувство, какое приходит от сознания чего-то совсем нового. И возраст был уже не тот, в каком приходят на работу выпускники вузов теперь. И повзрослел он не только потому, что уже работал и был на войне. Мудрость, которую наживают с годами, уже и к нему прикоснулась. Потому что в минометных войсках солдатами были люди все больше пожилые, и командиры рядом с ними набирались житейского ума. А потом нужно было запрятать подальше вглубь самолюбие и сесть снова за парту со школьниками, чтобы получить аттестат зрелости. А через год он оказался полностью во власти сложных наук, которые сразу и не перечесть, – детали машин, сопротивление материалов, черчение, электроника, электротехника, не говоря уже о всех физических дисциплинах, которые шли по номерам. Были в той обширной программе реакторы, ускорители, космические частицы, спецметаллургия. И преподаватели – все величины: Миллионщиков, Арцимович, Алиханян, Лейпунский, Кикоин, Фейнберг. Лекции читались при закрытых дверях, конспекты студенты сдавали в специальный отдел, а к экзаменам могли готовиться только в институте. И несмотря на все это, несмотря на то, что жизнь ставила его перед лицом самых разных ситуаций и, казалось, мало чем могла удивить, он, пока шел в отдел кадров, чувствовал юношеское волнение.
В тот же день он уже сидел на общем собрании сотрудников института.
* * *
…
В парткоме института, при комитете народного контроля, есть даже специальная комиссия, которая знает обстоятельно все, что делается на пусковых АЭС. И не случайно в нее ввели коммуниста Северьянова. Не только потому, что он прошел на атомной электростанции через все должности – сначала был просто инженером, потом инженером управления, старшим инженером, начальником смены, заместителем главного инженера, главным инженером и теперь – начальник АЭС. Главное, в парткоме считают его человеком надежным. И к тому же первая АЭС – для посторонних памятник атомной науки – в институте остается и сейчас исследовательской лабораторией. Экспериментальные петли АЭС – это миниатюрные атомные реакторы; или, иначе говоря, тот самый инструмент, без которого научному сотруднику не обойтись в его повседневной работе.
* * *
…Да, не думал Виктор Сергеевич тогда, когда ехал в эти края и когда стоял на площади Бондаренко с чемоданом в руках, в гимнастерке, военных сапогах и шинели, оглядываясь вокруг, что вот здесь станет для него родным – семья, дети, работа, город, лучше которого нет. Не думал, что его личная, круглая дата – 50-летие – почти совпадет с юбилеем атомной электростанции – ее 20-летием. И что от первой АЭС страна поведет счет атомной энергетике.
Опубликовано: газета «Вперед», 1974, № 22 Публикуется с сокращением.